Фолкнер Уильям - Поджигатель



Уильям Фолкнер
Поджигатель
В помещении, где заседал мировой судья, пахло сыром. Мальчик,
скорчившийся на опрокинутом бочонке в уголке до отказа набитой комнаты,
чувствовал, что пахнет сыром и еще чем-то; из своего угла он видел ряды
полок, тесно уставленных солидными, приземистыми круглыми жестянками,
ярлычки которых он читал скорее желудком, потому что буквы на них ничего не
говорили его разуму,-- другое дело красные черти или се ребристый изгиб
рыбьих хвостов; все это -- запах сыра и чудившийся его желудку запах
герметически запаянного мяса -- накатывалось волнами и ненадолго отвлекало
его от другого постоянного запаха или ощущения -- не то чтобы страха, а
скорее отчаяния, горя, не в первый раз яростно бившегося в его крови. Он не
видел стола, за которым сидел судъя и перед которым стояли отец и его враг.
Наш враг,-- думал мальчик в отчаянии.-- Мой и его. Ведь это мой отец! Но он
хорошо слышал их, вернее только двоих из трех, потому что отец еще не
вымолвил ни слова.
-- А какие у вас доказательства, мистер Гаррис?
-- Да я вам уже говорил. Его боров забрался в мои посевы. Я поймал и
отдал ему. А у него и забора нет. Я его предупредил. В другой раз я загнал
борова к себе. Когда он пришел за боровом, я дал ему проволоки, чтобы он
устроил загон. В следующий раз я сам отправился к нему. Приехал, а моя
проволока даже не смотана с катушки, так и лежит на дворе. Я сказал ему, что
он может получить своего борова, если заплатит доллар за потраву. Вечером
пришел от него негр, отдал доллар и получил борова. Чужой негр. Он сказал:
"Велено вам передать, что дерево и сено -- они гореть могут". Я говорю: "Что
такое?" -- "Вот то самое и велено передать: дерево и сено -- они гореть
могут". И в ту же ночь у меня сгорел сарай; скот я успел вывести, а сарай
сгорел.
-- А где этот негр? Вы его поймали?
-- Говорю вам: чужой негр. Не знаю, что с ним сталось.
-- Ну, это еще не доказательство. Разве вы не понимаете?
-- А вы допросите парня. Он знает.
Сначала мальчик думал, что речь идет о его старшем брате, но Гаррис
сказал:
-- Нет, не его. Того, младшего. Мальчишку.
И сутулый, не по летам маленький, низкорослый и жилистый, как и отец, в
обтрепанных и линялых лохмотьях, из которых он уже вырос, с прямыми
нечесаными каштановыми волосами и глазами серыми и дикими, как грозовое
небо, мальчик увидел. что люди между ним и столом расступаются и образуется
аллея угрюмых лиц, а в конце ее -- судья, невзрачный седеющий господин без
воротничка и в очках, и судья подзывает его. Он не чувствовал досок пола под
босыми ногами; казалось, он шел под давящим грузом угрюмых взглядов. Отец
стоял навытяжку в своем черном воскресном сюртуке -- он надел его не для
суда, а в дорогу -- и даже не взглянул на мальчика. Он хочет., чтобы я
солгал,-- подумал мальчик, и снова его охватило отчаяние и горе.-- И мне
придется солгать.
-- Как тебя зовут, мальчик? -- спросил судья.
-- Полковник Сарторис Сноупс ',-- прошептал он.
-- Вот как? -- изумился судья.-- Говори громче. Значит, так и окрестили
тебя от рождения полковником? Ну, тот, кто окрещен в честь полковника
Сарториса, должен говорить только правду. Не так ли?
Сарти молчал.
Враг! Враг -- подумал он. Мгновение он ничего не видел, не видел, что
лицо судьи добродушно, не различил, что голос судьи дрогнул, когда он
спросил человека по имени Гаррис:
-- Так вы хотите, чтобы я допрашивал этого малыша?
Но все-таки он слышал, и в этой тесно набитой комнате, где не было
слышно ни звука, кро



Содержание раздела