Фолкнер Уильям - Моя Бабушка Миллард, Генерал Бедфорд Форрест И Битва При Угонном Ручье
Уильям Фолкнер
Моя бабушка Миллард,
генерал Бедфорд Форрест
и битва при Угонном ручье
1
Происходило это сразу после ужина, прежде чем мы встанем из-за стола.
Сначала, когда стало известно, что янки взяли Мемфис, мы проделывали это
три вечера подряд. Но постепенно мы приноровились, наловчились, и бабушка
стала довольствоваться одним разом в неделю. А после того, как кузина
Мелисандра, наконец, выбралась из Мемфиса и стала жить с нами, бабушка
ограничивалась одним разом в месяц, но когда в Виргинии после голосования
в полку отца лишили звания полковника, и он, возвратившись домой, пробыл
здесь три месяца, пока снимал урожай, приходил в себя, успокаивался и
набирал кавалерийскую часть под командование генерала Форреста, мы
прекратили это занятие совсем. Вернее, проделали как-то раз при отце, у
него на глазах, но в тот вечер мы с Ринго слышали, как он хохочет в
библиотеке, хохочет в первый раз с тех пор, как вернулся домой, а примерно
через минуту оттуда выплыла бабушка, заранее приподняв подол, и
прошествовала вверх по лестнице. И мы этим больше не занимались, пока отец
не набрал отряд и не уехал опять.
Бабушка, бывало, свернет возле прибора салфетку и скажет Ринго,
стоящему у нее за стулом, даже не повернув головы:
- Ступай, зови Джоби и Люция.
И Ринго отправляется прямо на задний двор, через кухню. По дороге
бросит в спину Лувинии: "Ну вот, готовься", зайдет в хижину и возвращается
не только с Джоби, Люцием и зажженным фонарем, но и с Филадельфией, хотя
Филадельфии ничего делать не полагается, она должна только стоять,
смотреть, проводить нас в сад и назад в дом, а потом подождать, пока
бабушка не скажет, что на сегодня все и они с Люцием могут идти спать. Мы
же стаскиваем с чердака большой сундук (мы столько раз это делали, что
теперь, поднимаясь на чердак и доставая сундук, уже обходимся без фонаря),
причем я еще должен каждый понедельник утром смазывать его замок перышком,
смоченным куриным жиром; Лувиния приходит из кухни с немытым после ужина
серебром в тазу под мышкой и кухонными часами в другой руке, ставит таз и
часы на стол, вынимает из кармана передника пару свернутых бабушкиных
чулок, передает их бабушке; бабушка их развертывает, вынимает из чулка
свернутую тряпицу, расправляет ее и достает ключ от сундука; отколов с
груди часики, заворачивает их в тряпицу, сует назад в чулок, свертывает
снова чулки вместе и кладет в сундук. Потом, на глазах у наблюдающих за
ней Мелисандры и Филадельфии, а в тот раз, когда он был здесь, и отца,
бабушка встает прямо против часов, подняв и разведя примерно на восемь
дюймов руки и пригнув шею, чтобы видеть циферблат поверх очков,
дожидается, чтобы большая стрелка дошла до ближайшего часа.
Мы же, остальные, следим за ее руками. Она не произносит ни слова. Да
ей и говорить ничего не надо. Когда часовая стрелка доходит до ближайшей
цифры, раздается легкий, звонкий хлопок в ладоши, - часто мы начинаем
двигаться даже до того, как ее руки сойдутся, то есть мы все, кроме
Филадельфии. Ей бабушка вообще не разрешает помогать из-за Люция, хотя
именно Люций и выкопал почти всю яму и каждый раз чуть ли не один таскает
сундук. Но Филадельфия должна присутствовать. Бабушке пришлось только раз
ей сказать: "Я хочу, чтобы тут были и жены всех вольных. Пусть вольные
видят, что нам, остальным, приходится делать, чтобы остаться тем, что мы
есть".
Эта история началась месяцев восемь назад. Однажды даже я почувствовал,
что с Люцием что-то неладно. Потом я понял, чт
