Фолкнер Уильям - Авессалом, Авессалом !
Уильям Фолкнер
Авессалом, Авессалом!
Роман
Перевод М.Беккер
Текст, выделенный в книжном издании курсивом, заключен в фигурные {} скобки.
I
С третьего часа пополудни и почти до заката долгого, тихого, томительно
жаркого, мертвого сентябрьского дня они сидели в комнате, которую мисс
Колдфилд до сих пор называла кабинетом, потому что так называл ее отец, -- в
полутемной, жаркой и душной комнате, где уже сорок три лета подряд все
ставни были наглухо закрыты -- когда мисс Колдфилд была девочкой, кто-то
решил, что от света и движения воздуха веет жаром, а в темноте всегда
прохладнее, и которую (по мере того, как солнце все ярче и ярче освещало эту
сторону дома) рассекали на части желтые полосы, трепещущие мириадами
пылинок, -- Квентину казалось, что это ветер вдувает внутрь с облупившихся
ставен чешуйки старой пожухлой и мертвой краски. За окном вилась по
деревянной решетке расцветшая второй раз этим летом глициния, на нее время
от времени невесть откуда обрушивалась стайка воробьев, с сухим шелестящим
звуком поднимала клубы пыли и снова улетала прочь, а напротив Квентина
сидела мисс Колдфилд в своем вечном трауре -- она носила его уже сорок три
года -- по сестре ли, по отцу или по немужу -- этого не знал никто; прямая как
жердь, она сидела на простом жестком стуле, который был ей настолько высок,
что ноги ее свисали с него прямо и не сгибаясь, словно берцовые кости и
лодыжки были сделаны из железа, -- не доставая до полу, как у маленькой
девочки, они как бы выражали застывшую и бессильную ярость, а сама она
мрачным, измученным, полным изумления голосом все говорила и говорила -- до
тех пор, пока отказывал слух, а слушатель терял нить и окончательно
переставал что-либо понимать, между тем как давно умерший предмет ее
бессильного, но неукротимого гнева, спокойный, безобидный и небрежный,
возникал из терпеливо сонного торжествующего праха, словно пробужденный к
жизни этим негодующим повтором.
Голос ее не умолкал, он лишь исчезал. В сгущавшейся вокруг туманной
мгле стоял едва уловимый запах гробов, подслащенный и переслащенный ароматом
вторично расцветшей глицинии, что вилась по наружной стене под свирепым и
тусклым сентябрьским солнцем -- лучи его, казалось, сначала уплотняли этот
аромат, а потом снова превращали в легкое, почти неуловимое дуновенье;
словно свист гибкого хлыста, которым от нечего делать размахивает ленивый
мальчишка, в наступавшую тишину временами врывалось громкое хлопанье
воробьиных крыльев и острый запах старого женского тела, давным давно
стоящего на страже своей девственности, а со слишком высокого стула, на
котором она казалась распятым ребенком, поверх смутно белеющего треугольника
кружев вокруг шеи и на запястьях на Квентина смотрело бледное изможденное
лицо и звучал голос -- он не умолкал, а лишь на время исчезал, но после
долгих пауз приходил обратно, подобно ручейку или струйке воды, что течет от
одной кучки сухого песка к другой, между тем как призрак с сумрачной
покорностью размышлял о том, что вот он вселился только в голос, а любой
другой, более удачливый его собрат наверняка бы захватил весь дом. Из
беззвучного удара грома он (человек-лошадь-демон) внезапно врывался в
пейзаж, мирный и благопристойный, словно получившая премию на школьном
конкурсе акварель; от его одежды, волос и бороды все еще исходил слабый
запах серы, за ним виднелась свора черномазых -- дикие звери, которых
только-только обучили ходить вертикально подобно людям, -- в позах диких и
непринужде
